СЕМЬ ИСКУССТВ

Писатель будто бы вышел из дому и не вернулся — такое часто случалось в блокадном городе. Однако в недрах «Мемориала» возникла другая версия: арестован по статье 58 (измена Родине), приговорён к 10 годам, скончался тогда же, в 42 году (возможно, от пыток). Но тайна исчезновения осталась.

Мина Полянская

Из цикла «Петербург, у меня ещё есть адреса…»

КАТЬКА — БУМАЖНЫЙ РАНЕТ

Вячеслав Шишков

Уж ты, матушка Угрюм-река,
Государыня, мать свирепая
Из старинной песни

«Мы живем внутри некоего колоссального романа, и это относится как крупному, так и к мелочам».

Я к этой романтической мысли немецкого романтика Новалиса присоединяюсь, так же, как и к призыву Марины Цветаевой попытаться всем нам, живущим, сохранить историю в записях, из хаоса выхватить детали быта, которые в определённом контексте дают представление о переходном времени, когда следы старого мира ещё сохранились, а мы наш новый мир ещё не построили.

Мне довелось изучить архив Вячеслава Шишкова в Пушкинском доме (ИРЛИ) для книги «Одним дыханьем с Ленинградом…», вышедшей в Лениздате в 1988 году. В папке лежало несколько писем, конвертов со штемпелями, некоторое количество почтовых открыток и пожелтевших исписанных листов бумаги. И это — всё! Архив сгорел при захвате фашистами города Пушкина, где жил Шишков с 1929 по 1941 год.

Я надеюсь, что мой рассказ о Вячеславе Шишкове, а также городские приметы петербургского пространства, обладающего такой силой, что сделалось символом непреодолимости, и что топонимы, и даже старые, несуществующие ныне номера домов, квартир и телефонов, могут оказаться интересными не только петербуржцам, но и москвичам, и городу Бежецку, где родился Шишков в 1873 году, и сибирякам, почитающим в наши дни его память, и моим дорогим читателям.

―

В самом разгаре Первой мировой войны, когда события века надвигались одно за другим и больше всего пульсировали в столице, Вячеслав Яковлевич Шишков поселился в Петербурге, тогда как в Сибири, из которой он «вынырнул», по его собственным словам, на «Божий свет» царило относительное спокойствие. Он женился на известной петербургской переводчице Ксении Михайловне Жихаревой, сохранившей фамилию первого мужа, внука арзамасского приятеля Пушкина Степана Петровича Жихарева, автора «Записок современника».

Семья вначале поселилась в Петербурге на Петроградской стороне, и писатель в одном из обнаруженных мною архивных писем, указал точный адрес квартиры, да ещё и с номером телефона, прозвеневшем мне эхом мистическим из десятых годов двадцатого века, так что мгновенно предстали мне знакомые до боли стихи, несколько изменённые: У тебя телефонов моих номера. Петербург, у меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса.

И вот они — столетней давности адрес и телефон — из 1915 года:

Колпинская, 14а, кв. 18. Тел. 607-21

Шишков сообщил нам сенсационные подробности петербургского быта и в особенности комфорта! начала века:

«Мы, наконец, нашли квартиру (возле Большого проспекта)… За 75 рублей 4 комнаты, водяное отопление, отличная ванна с умывальником, лифт, телефон, паркетные полы».

Шишков после окончания Вышневолоцкого технического училища в 1894 году уехал на службу в Томск, где двадцать лет руководил экспедициями по техническому обследованию сибирских рек; двадцать лет пребывал в сложнейших походных условиях, рисковал жизнью, путешествуя по Енисею, Иртышу, Лене, Ангаре, Оби, Катуни, Нижней Тунгуске. В Петербурге Вячеслав Яковлевич устроился инженером в Управление внутренних водных путей и шоссейных дорог Министерства путей сообщения недалеко от Невского проспекта на Итальянской улице и возглавил работы по проектированию Чуйского тракта, протянувшегося от города Бийска до монгольской границы. После двадцати лет походной жизни в сибирских экспедициях Вячеслав Яковлевич оказался в совершенно непривычных для него условиях комфорта.

Он влюбился в Петербург, и белые ночи очаровали его:

«В Питере, не переставая, светит солнце, сады зеленеют, журчат фонтаны, цветут цветы. Нева красива, кругом шумно, хорошо». И литературные дела складывались на удивление хорошо, Горький привлёк его к сотрудничеству в журнале «Летопись», а в 1916 году в нескольких номерах публиковалась повесть «Тайга», а в издательстве «Огни» на набережной Фонтанки 80 вышла его книга рассказов с названием «Сибирский сказ».

События века, между тем, надвигались, грянула февральская революция, ораторы, взобравшись на любое возвышение — на ящики или на какую-нибудь каменную тумбу произносили речи бушующему морю людских голов. Запевалась «Марсельеза» и «Варшавянка». На Невском проспекте никогда! не было такой «многослойной» толпы. Чужие призрачные лица вспыхивали и гасли, как тысячи огней. Откуда столько людей набежало? Казалось — нечисть накинула на город жуткое паутинное одеяло, и, как сказал бы Андрей Белый, космические силы колебали город, и печальное будущее грозным призраком проносилось над ним.

А Шишковы испытывали духовный подъём, вызванный, вероятно, явным переизбытком энергии, связывавшей воедино городское пространство.

Затем случился большевистский переворот, улицы вначале опустели, а потом опять «забиты» были толпой. Город, как струна, натянулся в напряжённом ожидании, Юденич подступал к Петрограду, продовольствия не хватало, Шишковы рыли окопы, убирали снег на улицах, лифт вышел из строя, квартира не отапливалась, спали в кухне, согреваясь печкой-буржуйкой. Вячеслав Яковлевич безропотно переносил лишения, шутил, вспоминая годы, проведенные в экспедициях. Они теперь казались ему безмятежными. Жихарева вспоминала, как однажды удалось купить у мешочника восемнадцать фунтов конины:

«В весёлый морозный день мы везли её на… салазках по Марсовому полю, — я так живо вспоминаю сейчас розовеющее предзакатное небо за Троицким мостом и на нём кажущиеся тёмно-лиловыми минареты мечети, и мы оба такие весёлые и довольные. Вячеслав Яковлевич пыжился и кряхтел, как бурлак, и болтал всякую забавную чепуху».

Пришлось покинуть прекрасную квартиру на Колпинской и поселиться на Троицкой улице (ныне Рубинштейна), упиравшуюся в Невский проспект, в гостинице «Советская». И название «Советская» — деталь послереволюционного времени, поскольку гостиниц с таким названием не было, а на Троицкой улице в доме 4 была так называемая 2-я гостиница, принадлежащая коммунальному хозяйству (остальные гостиницы всё ещё были частными владениями). На Троицкой, в так называемой Советской гостинице прежних удобств не было, но зато было тепло и круглосуточно работало электричество.

Установилась новая эра без общественных институтов, банки за ненадобностью упразднены, предприятия уничтожены. Большевистский переворот «расставил всё на свои места»: не существовало больше Министерства путей сообщения, и бывший чиновник, а ныне безработный Вячеслав Яковлевич посвятил себя полностью литературной деятельности, активно печатался в петроградских журналах — «Ежемесячный журнал», «Пламя», «Творчество». «Профессионалом — писателем я стал после великого Октябрьского переворота», — пояснил он.

И наоборот: Ксения Михайловна устроилась на работу. Престижную. Она заведовала информационным отделом Наркомата торговли и промышленности.

Шишкову уже было лет за сорок (Жихарева была на три года моложе Шишкова). Он носил бороду и усы, длинные волосы зачёсаны назад. Одевался либо во всё чёрное, либо в светло-серый костюм и внешне напоминал Чехова.

Шишков не отдалялся от Невского проспекта, который был переименован в Проспект 25 октября, а он называл его Невским. После походной жизни в степях и тайге он восхищённых глаз уже не мог отвести от проспекта с бурным транспортным движением, громыхающими с электроискрящимися дугами трамваями и каретами, управляемыми по-прежнему важными извозчиками в синих кафтанах с красными кушаками.

«Лучше всего жить в Петербурге: окно в Европу… люди, работа, пульс жизни. Хотя не сходят мозоли с рук и некогда отдохнуть спине, однако я всё это не только приемлю, но и благословляю. Живём оба в радости… О сладких пирогах скучаем редко — душа жива иным и радуется иному».

Вот он пишет уже и пьесы: «Мужичок», «Единение», «На птичьем положении», «Кормильцы», «Дурная трава», мелодраму «Старый мир» в четырёх действиях, которая пять раз с успехом была представлена в Василеостровском народном театре. Кстати, этот театр — тоже знак времени, поскольку народных театров появилось множество, и располагались они в рабочих районах, чтобы привлечь массы.

На самом деле такие массовые зрелища — не новая выдумка романтиков революции. Михаил Михайлович Бахтин, литературный гений, ввёл в литературу такое понятие: «память жанра». Вспомним народные театральные зрелища, устраиваемые в России 18-го века на ярмарках и площадях, называемых «балаганом», или же, что ещё вероятней, средневековые мистерии, соседствовавшие с балаганным жанром и запрещённые религиозными властями в середине 16-го века.

―

«А питерский адрес мой: Караванная, 18, кв. 8», — сообщил Шишков.

Найти этот дом легко. Нужно пройти по Аничкову мосту в сторону Адмиралтейства, затем, минуя набережную Фонтанки, повернуть с Невского направо, на Караванную, и уже через три минуты можно оказаться у дома с лепным фасадом и длинным на третьем этаже кружевным балконом.

Это — дом 18. Стало быть, в двухстах метрах от Аничкова моста и Невского проспекта Шишков написал повести «Пейпус-озеро» и «Ватага» и продолжал работать над сибирским романом «Угрюм-река». Вот, однако, какая получилась петербургско-сибирская экзотика: Угрюм-река — у АнИчкова моста.

В двадцатых годах прошлого века в этом доме жила наша писательская семья, в согласии и гармонии, преодолевая десятилетие мировой войны, революции и Гражданской войны, а распалась в этом доме — во времена относительного благополучия. Десять лет вместе — и конец семьи творческой, конец любви.

―

(Дом на Караванной 18 связан с целым рядом знаменитых имён. В 1860-х годах здесь жил поэт Л.Н. Апухтин. Уезжая на несколько месяцев из Петербурга, он предоставил свою квартиру П. И. Чайковскому, который жил здесь с осени 1865 года по январь 1866 года).

А ещё с 1928 года (по 42 год) здесь жил писатель Михаил Борисоглебский (псевдонимом Одинокий, или Одинокий Михаил), бывший Шаталин. И ещё какая-то бывшая фамилия должна бы у него быть, ибо Шаталин — как будто бы приёмный отец, а настоящий отец, до революции — некий директор завода. Он — прозаик, драматург, автор романов «Грань», «Святая пыль», «Топь».

А также он автор повести «Катька — бумажный ранет». И по этой повести в 1926 году на ленинградской кинофабрике два молодых режиссёра — Фридрих Эрмлер и Эдуард Иогансон сняли фильм, сохранивший нам образ Петербурга хаотичного времени двадцатых. И здесь у меня — стоп-кадр!

На Михаиле Борисоглебском мы сейчас остановимся. Он, кажется, жертва социальной катастрофы, бывший беспризорник, один из миллионов детей без прошлого, выброшенных революцией неизвестно откуда и куда — без имени, без родства. Он и становится главной персоной на Караванной.

Одинокий отнюдь не был одинок: и жена у него была, и детей — трое. Из Троицка он в 1924 году вместе с семьёй приехал в Ленинград. И сразу вступил в литературную группу «Содружество», членами которой были В. Шишков, А. Чапыгин, М. Козаков, Л. Сейфуллина, Б. Лавренёв.

Биография Борисоглебского настолько скандальна, настолько перенасыщена взлётами и падениями (его, например, дважды как фальшивомонетчика расстреливали — белые и красные), что требует специального биографа, именно — требует, поскольку писатель подозревается в сотрудничестве с органами и провоцировании сталинского процесса, описанного им в точности, сразу же, до подозрительности быстро, после одной сталинской расправы — в романе «Грань». Роман был написан в 1930 году и в том же году с молниеносной скоростью опубликован. То есть — и написан, и опубликован в течение одного года по следам одного процесса.

Шишков вначале сострадал Борисоглебскому за тяжкое его голодное, попрошайное детство — могу себе представить, как жалел его Вячеслав Яковлевич, который в блокадном Ленинграде отдавал детям (чужим — своих у него не было) свой скудный паёк. Он помогал Одинокому стать писателем. И Жихарева, согласно шекспировской формуле «она меня за муки полюбила», помогала Борисоглебскому творить и прозу, и драматургию. И покинула Жихарева Шишкова и вышла замуж за Борисоглебского.

Из письма Шишкова Жихаревой (5 июня 1924 г.):

«Нашу жизнь разбили, и разбил тот, кому это выгодно, тот, кто исповедует религию: толкни другого, тот, который прикинулся несчастненьким (…). Пока он с тобой, все произведения, которые он царапает, будешь отделывать ты, как это было всё время. Ни один уважающий себя человек не позволил бы себе так бессовестно эксплуатировать твой вкус и в такой мере, как это допускает твой парень-гений из Троицка, где он десять лет писал бездарные вещи».

Шишков уехал из дома на Караванной в 1927 году, а через год Борисоглебский поселился на Караванной. Борисоглебский прожил здесь 14 лет, вплоть до своёго таинственного исчезновения в марте 1942 года в возрасте сорока пяти лет. Писатель будто бы вышел из дому и не вернулся — такое часто случалось в блокадном городе. Однако в недрах «Мемориала» возникла другая версия: арестован по статье 58 (измена Родине), приговорён к 10 годам, скончался тогда же, в 42 году (возможно, от пыток). Но тайна исчезновения осталась.

―

Однако вернёмся к нашим двадцатым. Энергия творчества Шишкова, вопреки потрясениям в личной жизни, по-прежнему оставалась интенсивной. В одном из писем 1925 года он сообщал о своём выступлении в Ленинградском университете:

«Вчера я с 8 до 11 вечера с двумя пятнадцатиминутными перерывами читал студентам в актовом зале университета. Весь зал — битком, а те, кто не попал, едва не выломали дверь. С такими бурными овациями меня ещё нигде не встречали. Хотя я охрип, надорвал голос, но получил большое нравственное удовлетворение».

К середине 1920-х годов Шишков стал одним из самых популярных писателей. Он подготовил для издательства «Земля и фабрика» собрание сочинений. Важно отметить, что двенадцать томов произведений Шишкова вышли задолго до того, как были написаны романы «Угрюм-река» и «Емельян Пугачев», произведения, которые усердно раскручивают интернетные сети.

Четыре тома собрания занимали «Шутейные рассказы». Их было около 120! То было время расцвета сатиры и юмора, когда в Ленинграде выходило несколько сатирических журналов: «Дрезина», «Красная панорама», «Красный ворон», «Бегемот», и в них публиковались Зощенко, Кольцов, Катаев. Время «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка», агитационных стихов и пьес, «Клопа» и «Бани» Маяковского в «Окнах РОСТА».

«Шутейные рассказы» Шишкова пользовались шумным даже успехом. Л. Борисов рассказывал, как осенью 1927 года в Доме печати на Фонтанке Шишков читал свои рассказы после Зощенко, пользовавшегося «популярностью колоссальной»: «Вячеслав Шишков, читая свой не менее смешной рассказ, несколько раз прерывал чтение, чтобы дать отсмеяться слушателям…» При жизни писателя двенадцать эти томов были единственным изданным собранием сочинений; и сейчас являются библиографической редкостью.

Смех амбивалентен, в нём таится угроза, и время расцвета сатиры и юмора стремительно приближалось к своему печальному концу. Зощенко принялись обвинять в любовании мещанством и пренебрежительном отношении к советскому человеку задолго до послевоенного ждановского скандала, а в начале 30-х годов критика потребовала от писателей положительной сатиры.

Горький выступил с отрицательной критикой «Шутейных рассказов» Шишкова. Но судьба хранила Вячеслава Яковлевича. Обошлось. Шишкова ещё пытались критиковать из-за хорошего отношения к кулакам, которых он изобразил работягами и хозяйственниками. И это обошлось.

В начале 30-х годов Максим Горький организовал «писательский проект» — создание книги о строительстве Беломорско-Балтийского канала. В командировку на канал отправились вместе с Горьким Корнелий Зелинский, Михаил Зощенко, Валентин Катаев, Бруно Ясенский, Виктор Шкловский, Евгений Габрилович, Вячеслав Шишков и многие другие писатели. Участникам полагалось изложить свои впечатления о поездке, но в книге «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», вышедшей в 1934 году, среди авторов не оказалось Шишкова. Писатель тихо и настойчиво уклонился от участия в книге о массовых уничтожениях людей, свидетелем которых ему довелось стать. И, надо сказать, нечаянно «угадал»: в тридцать седьмом книга была запрещена и уничтожена.

―

Итак, Шишков, уехал в Детское село (бывшее Царское село) в 1927 году, а Борисоглебский поселился на Караванной 18.

Ксения Михайловна во время войны, обессиленная блокадным холодом и голодом, осталась дома на Караванной, когда Борисоглебский вышел в замёрзший Петербург и не вернулся. Таким образом, она пережила блокаду и трёх своих мужей (Жихарева, Шишкова, Борисоглебского) умерла в 1950 году.

Шишков в 1941 году с другой женой Клавдией Михайловной Шведовой (дальней своей родственницей) вынужден был поспешно уехать из оккупированного города Пушкина в Ленинград и поселился на канале Грибоедова 9 в знаменитом писательском доме.

Трехэтажный дом был надстроен двумя этажами для писателей — с низкими потолками, и жильцы прозвали здание «писательским недоскрёбом». В разные годы в писательском жилищном кооперативе жили Н. Заболоцкий, Б. Корнилов, Н. Олейников, Вс. Рождественский, М. Слонимский, Б. Томашевский, О. Форш, Е. Шварц, И. Соколов-Микитов, Ю. Герман и другие деятели культуры. Михаил Зощенко поселился в нём в 1934 году. (С 1992 года в доме располагался музей-квартира М.М. Зощенко).

Шишковы поселились на второй этаже. Комната была неудобной — узкой, тёмной и тесной, но зато отсюда было легче спускаться в бомбоубежище. В центре комнаты установили печку-буржуйку. На обеденном столе лежали рукописи Шишкова. Похудевший, осунувшийся, он сидел в пальто у стола и писал. Один из литераторов вспоминал: «В бомбоубежище он спускался, держа под мышкой самое дорогое — рукопись романа «Емельян Пугачёв», который писал в больших конторских книгах».

Шишкову было уже 69 лет, его долго уговорили уехать. Утром 1 апреля 1942 года к дому подъехал небольшой автобус, и по Дороге жизни через Ладожское озеро оправились в Москву.

Двенадцать дней занял путь до Москвы, поправить своё здоровье писатель уже не смог — блокада сделала своё дело. Он умер 5 марта 1945 года в Москве, не дожив всего два месяца до Победы, и похоронен на Новодевичьем кладбище рядом со своим другом Алексеем Толстым.

А Борисоглебский, как мы помним, нырнул в оледеневший от сорокоградусных морозов страшный город-призрак и — пропал.

—

И здесь мой рассказ мог бы завершиться. Но снова выдвигается у меня на передний план петербургский немой фильм двадцатых годов «Катька бумажный ранет». Письмо Шишкова о литературном воровстве Борисоглебского написано в двадцать четвёртом году. (Борисоглебский умудрился ещё впоследствии утащить у Дениса Лешкова — какие, однако, масштабы воровства, какое бесстрашие воровства, какое жанровое разнообразие! — двухтомные «Материалы по истории русского балета»! Правда, на этот раз уже с последующим судебным разбирательством. Но это уже другая история его плагиата).

«Катька — бумажный ранет», этот бриллиант кинематографа, энциклопедия времён НЭПа, поставлен в двадцать шестом году. Жихарева — блестящая переводчица зарубежной классики, оригинальной прозы не создавала, тогда как Шишков писал рассказы, повести, романы, сценарии, по свидетельству Жихаревой, легко и быстро, почти без правок и помарок. «Нэпмановские» рассказы удавались ему блестяще! Кто написал сценарий «Катьки»?

А действие «Катьки — бумажный ранет» разворачивается в пяти минутах ходьбы от дома на Караванной — у Аничкова моста, сделавшегося в двадцатых годах жертвой торговых рядов, следствие НЭПа, введённого в 1921 году. Там, там Катька у возмущённых унизительной торговлей вздыбленных коней — а это был чёрный рынок с политическим оттенком конкретного времени — так вот, Катька без лицензии (лицензия стоила дорого) продавала яблоки сорта «бумажный ранет», чтобы накопить денег на покупку коровы.

Я склоняюсь к фантастической догадке: герои фильма жили в доме 18 на Караванной, когда там жил Вячеслав Шишков, и на заплёванных, почерневших лестницах этого дома совершалась большая часть съёмок.

Забегая вперёд, сообщаю, что я посетила Караванную в 2022 году — не узнать её — красавица! — а дом 18 ещё какой красавец! — с любовью обновлён реставраторами. Баллюстрада из фигурных столбиков, карнизы над оконными и подоконными проёмами, наличники, словом, вся роскошная лепнина была отделана, отточена филигранно так, что возникло подозрение: знали мастера про драму здесь случившуюся с нашим Вячеславом Яковлевичем. Одно только смущает: мемориальной доски — нет.

―

В фильме привлекает внимание один из героев фильма Вадька Завражин. Бывший беспризорный. Спит, разумеется, вне каких бы то ни было помещений, негде голову приклонить сыну человеческому — где придётся, там и приткнётся. Позабыт-позаброшен с молодых юных лет, я остался сиротою, счастья-доли мне нет. Роль Вадьки исполнил Фёдор Никитин. Он великолепен в этом фильме, особенно, когда пристроился ночевать в самом центре Петрограда у подножия памятника Екатерины Великой на виду у всего Невского проспекта. Под памятником на гранитных ступенях постамента жёстко, это тебе не степь, заросшая нежными травами и цветами, в густой траве пропадёшь с головой. Это — жёсткий Петроград, ещё Петром одетый в камень! К тому же, нависают над Вадькой вельможные великие любимцы царицы, они впереди, лицом к Невскому под ногами её величества — Румянцев, Потёмкин, Суворов, укреплявшие денно и нощно Российскую империю, а владычица — недосягаемо высоко, и ничего про неудобства Вадьки знать не хочет. И шепчет он ей, великой и недосягаемой, сверкнув очами: «Стерва!»

В фильме впервые прозвучала «нэпмановская» песня, написанная по совету Михаила Бахтина тогда же, в 1926 году, одесситом Яковом Ядовым. Михаил Бахтин услышал крики «Купите бублички» в голодной Одессе и учуял в этих бубличках песню: Купите бублички, горячи бублички, гоните рублички, да поскорей! И в ночь ненастную меня, несчастную, торговку частную, ты пожалей!

Эта песня в фильме была исполнена впервые! Юрием Морфесси:

Ночь надвигается,
Фонарь качается,
И свет врывается
В ночную мглу…
А я, немытая,
Тряпьем покрытая,
Стою, забытая,
Здесь на углу.

Персонаж внешностью напоминает князя Мышкина — хрупкой красотой и беззащитностью. Но только внешне. Помните, Шишков назвал Борисоглебского «несчастненьким»? «Несчастненький» вызывает в памяти образ Достоевского. Личность, способную разыгрывать из себя жертву, манипулируя другими людьми. У Достоевского несколько персонажей такого типа.

Прозвище у героя прелюбопытное: простой народ называет его «Вадька-теллигент». Вадька-теллигент — благороден. За Катьку — заступился. Шутка «Вадька — теллигент» (тоже мне интеллигент!) — вполне в духе шишковского юмора. Шутейные рассказы Шишкова, в том числе и о новой экономической политике, пользовались именно во времена выхода фильма бурным успехом.

Кто же «Катьку» — то написал?